Утешительный платочек философии.


     Философия на коне и в почете у властей предержащих, а сам властитель - философ! Что и говорить, с уникальным случаем в истории мировой культуры столкнулись мы, мысленно путешествуя по залам римской философии. Копия бронзового императора-философа Марка Аврелия украсила наш призрачный музей, а на Капитолийском холме остался оригинал. Он, кстати говоря, уцелел случайно. Дело в том, что ранние христиане приняли конного Марка Аврелия за изваяние императора Константина Великого, который был добр к ним и не отдавал на съедение львам. Христиане не стали разбивать статую и спокойный, доброжелательный философ-язычник Марк долго еще стоял на площади перед резиденцией Папы Римского.

     Такова ирония истории. История вообще любит пошутить, и шутки ее бывают непредсказуемы. Когда Золотой век римской империи канул в Лету, философия с императорского коня попала:да, да, опять за решетку, в холодную сырую темницу. В тюрьме Философия стала утешительницей последнего римлянина, как называли его потомки, последнего античного философа Северина Боэция.

     Боэций действительно посетил сей мир в его роковые минуты. Могущественная римская империя, империя воинов и крестьян обессилела и одряхлела. Нужно было спасать античную культуру от хаоса, а добро от обнаглевшего и возомнившего себя властелином мира завоевателя. Нужно было защитить разум от воинствующей глупости.

     К тому времени, когда Вечным Городом уже правили варвары, Северин Боэций приобрел известность как человек блестяще образованный, овладевший греческими науками и философией. Он, скрепя сердце, принял варварскую власть и служил ей до тех пор, пока она напоминала римскую. Слух о нем как о мудром политическом деятеле и великом философе разлетелся по всей империи. Многие годы казалось, что не было на свете таких даров, которыми Фортуна не осыпала бы своего любимца Боэция. В зените славы он занимал пост первого министра, а его горячо любимые сыновья были консулами. Однако, вскоре после того, как философ достиг вершины власти и почета, судьба устремила на него свой леденящий взор, и он на собственном опыте убедился, как призрачно бывает человеческое счастье, сколь ненадежными - друзья и сколь беспощадными - враги.

     По ложному доносу Северин Боэций был взят под стражу и его без суда и следствия приговаривают к смертной казни с конфискацией имущества. Варвары всех времен и народов судили одинаково.

     Итак, стражники приводят осужденного в мрачную тюремную камеру и запирают. Философ привыкает к тишине и одиночеству, хлеб и вода уже не вызывают отвращения, проходит день, наступает бездыханная ночь. Неожиданно слезы застилают глаза философа - он не может смириться с мыслью о том, что осужден безвинно. Его утешают сладкоголосые музы поэзии, они превращают его рыдания в стихи, но все тщетно.

     И вдруг, среди глубокого мрака со скрипом отворяется железная дверь тюрьмы и в тесном холодном прибежище философа появляется прекрасная женщина с ликом, исполненным достоинства, с пылающими очами, в которых живой блеск сочетается с притягательной силой.

     Она облачена в одежды из нетленной ткани. В правой руке - книги, в левой - скипетр. Увидев муз, толпившихся у изголовья философа, она гневно сверкнула чудесными очами и промолвила:


     'Кто позволил этим распутным лицедейкам приблизиться к больному? Зачем питаете Вы его своей сладкой отравой? Если бы Ваши ласки увлекали непросвещенного!

     Ступайте прочь, сладкоголосые Сирены, и предоставьте его мне для забот и исцеления!'


     Философ, чей взор был затуманен слезами, не мог распознать, кто же эта женщина, обладавшая столь неоспоримой красотой и властью. И, потупившись, в глубоком изумлении, молчаливо ждал, что же будет дальше? Музы в страхе и смятении удалились. А чудесная, внеземная женщина, подойдя поближе, присела на край его ложа, платочком ручной работы, на котором были вышиты загадочные буквы, осушила слезы, и, глядя в печальные глаза философа, стала корить его за то, что душу его охватило смятение:


     'О, мой питомец, неужели это ты! Ты, которого я вскормила своей грудью, молоком своим, чтобы обрел ты мужество и силу духа? Разве я могу покинуть тебя и не разделить вместе с тобой то бремя, которое на тебя обрушили?

     Ведь не в обычае Философии оставлять в пути невинного и без сопровождения! Не узнаешь меня? Что молчишь? Безмолвствуешь от стыда или изумления? '


     Тут только философ узнал свою кормилицу - Философию, ту, под чьим присмотром находился с юношеских лет. Сколько часов посвятил он ее изучению, пытаясь понять Платона и Аристотеля, сколько бессонных ночей провел, размышляя над хитроумными узорами категорий и логических схем. И вот теперь сама Философия явилась перед ним в своем царственном одеянии. Последний римлянин собрался с духом и промолвил:


     'Ты спрашиваешь, за какую вину я осужден. Сенаторы обвинили меня в том, что я хотел спасти сенат! Каков же исход нашей невиновности, ты видишь. Вместо награды за истинную добродетель, я подвергся наказаниям за несовершенное злодеяние. О, высшее утешение измученных душ!

     Зачем пришла ты в одинокую обитель изгнанника, спустившись с высоких сфер? Для того ли, чтобы быть обвиненной вместе со мной и подвергнуться ложным наветам? Ведь, если существует Бог, и если существуешь ты, госпожа моя Философия, то откуда зло? И откуда добро, если Бога нет? '


     Задавая Философии эти вечные вопросы, Боэций недоумевает, почему судьба угнетает невинных, а кара обходит преступников стороной, зачем остаются злые нравы, а честные люди гнут шеи перед злодеями. И, наконец, почему добродетель таится во тьме, а зло торжествует. И вот Философия как опытный врач ставит больному диагноз и начинает сеанс своей особенной терапии, терапии мудростью:


     - ' Можешь ли ты определить, что есть человек? '

     - 'Так ты спрашиваешь меня, знаю ли я, что представляю собой разумное смертное существо. Знаю и признаю, что я именно таков'.

     - 'Не знаешь ли ты еще чего-нибудь относительно своей сущности?'

     - 'Нет, больше ничего:'

     - 'Теперь мне понятна причина твоей скорби. Ты забыл, что есть ты сам. Ведь тебя сбило с пути это забвение, поэтому ты печалишься о том, что сослан и лишен всего имущества, а поскольку ты, действительно, не знаешь, какова конечная цель всего сущего, то и считаешь негодяев и злодеев могучими и счастливыми. Но не бойся, у меня есть средства, которые исцелят тебя, - это прежде всего твое, да твое собственное правильное суждение об управлении мира, которое, как ты считаешь, подчинено не слепой случайности, но божественному разуму. Поэтому, не бойся ничего. Из этой маленькой искры возгорится пламя жизни и когда рассеется мрак переменчивых страстей, ты увидишь сияние истинного света! '


     И далее, шаг за шагом, Философия незаметно рассеяла все печали и горести Боэция. Она показала, что судьба переменчива не только к одному философу, но вообще таков ее нрав. По мнению Философии, судьба сохранила к Боэцию больше постоянства, чем свойственно ее изменчивому нраву. Фортуна была такой же, как и всегда, когда расточала свои ласки и когда, резвясь, соблазняла философа приманкой призрачного счастья.


     - 'Я представляю, как ты возносил хвалу Фортуне, пока она ласкала и согревала тебя, осыпая своими милостями. Такими дарами, как тебя, она никогда не награждала ни одного смертного. А теперь ты желаешь свести счеты с Фортуной?

     Ведь она впервые устремляет на тебя свой леденящий взор. Если же ты сопоставишь меру своих радостей и печалей, то не сможешь отрицать, что до сих пор был счастлив. И ты не считаешь себя счастливым лишь потому, что некогда обладал счастьем, а теперь то, что казалось радостным, ушло. Но ведь этого недостаточно, чтобы считать себя несчастным. Ведь и нынешние печали тоже пройдут мимо'.


     Так утешала Философия последнего римлянина, применяя то мягкие гомеопатические, то сильнодействующие философские лекарства. Богатство, чины, верховная власть, слава и наслаждения отступали под ее отточенными аргументами. Богатство?! Но богатство не может освободить душу от нужды, кроме того, оно может быть отнято. Чины?! - истинное уважение не имеет ничего общего с чинами, чины обладают лишь видимостью достоинства.

     А разве власть или близость к трону могут наделить человека подлинным могуществом?! Или счастье правителей длится вечно? Стремишься к могуществу - на тебя обратится вероломство подданных, и ты будешь окружен опасностями, желаешь проводить жизнь в наслаждениях - но ведь каждый уважающий себя римлянин станет презирать человека, порабощенного страстями тела!

     Однако, философа все еще терзали сомнения:


     - 'Может быть и справедливо то, что порочные люди, хотя и сохраняют внешность человека, однако по душевным качествам уподобляются глупым животным. Но можно было бы пожелать, чтобы ярости злых и испорченных людей не было дано свободы угрожать людям добрым''.


     И тогда Философия применила самое сильнодействующее лекарство:


     - 'Дело тут не в свободе. Возможно, это покажется кое-кому невероятным, но неизбежно дурные люди являются более несчастными именно в том случае, когда совершают желаемое, чем когда- то, чего желают осуществить не могут.

     Если несчастье - желать беззакония, то еще большее бедствие - совершить его, поскольку в первом случае плод злой воли остался не созревшим.

     Ведь существует же Бог, наблюдающий все свыше и все предзнающий: он охватывает взором, всегда и извечно, как настоящие наши будущие деяния, определяя добрым награды, дурным наказания. Не пусты надежды на Бога и молитвы, ибо если они искренни, то не могут остаться без ответа'.


     Философия, посетившая Боэция в тюремной камере, оказалась христианкой, хотя и не говорила ни слова о Христе.

     А вот что произошло в тюрьме дальше - неизвестно. Исчезла ли Философия в межмировых пространствах космоса или сопровождала последнего римлянина до места казни, согласился ли философ с аргументами своей утешительницы или у него все еще остались смутные сомнения в том, что его не оставит помощь всевидящего судьи.

     Боэций, как и любой смертный, унес с собой эту тайну, оставив потомкам рассказ о своем необычном тюремном свидании, действительно золотую книгу - 'Утешение философией'.

     Ее читали и продолжают читать и во дворцах, и в темницах. Книгой Боэция восхищались такие разные люди как Данте и Шекспир, Томас Мор и королева Елизавета Тюдор и даже ироничный Анатоль Франс. На одном из порталов Шартрского собора осталось изображение Боэция как верного и преданного ученика Философии.

     А в нашем призрачном музее сохранился изящный батистовый платочек строгой и прекрасной дамы ФИЛОСОФИИ, с вышитыми ее рукой философскими символами Тэта и Пи. Только не каждому удается их расшифровать, а бывает, что в музей заглядывают и такие посетители, о которых Северин Боэций с горькой усмешкой заметил бы :


     'Куда ни обращу я свой взор, всюду встречает он то ленивую косность, то завистливое недоброжелательство. А потому напрасному оскорблению подверг бы божественные трактаты тот, кто предложил бы их этим человекоподобным чудовищам, предложил бы скорее для надругательства, чем для изучения! '


Литература


1. Боэций. ''Утешение философией'' и другие трактаты. - М. - 1990.

2. Майоров Г.Г. Формирование средневековой философии. - М. - 1979.

3. Майоров Г.Г. Этика в средние века. - М. - 1986.

4. Уколова В.И. ''Последний римлянин'' Боэций. - М. - 1987.

5. Чанышев А.Н. Курс лекций по древней и средневековой философии. - М. - 1991.

6. Соколов В.В. Средневековая философия. - М. - 1979.

7. Культура Древнего Рима. В 2-х тт. - М. - 1985.




Valid HTML 4.01 Transitional