Хранительница звезд.

           Когда загустевали сумерки, она выходила из домика, садилась на крылечко и долго-долго смотрела на волнующиеся макушки пирамидальных тополей. Их колебания походили на выдохи океанских волн, на серебристые ручейки, струящиеся в небо, на спинки морских котиков, ворочающихся на своем лежбище. Потом сумерки оборачивались в черные плащи, и наступала ночь. Небо закаменевало в хрустальной своей темноте, и тогда с него вниз падали перезревшие звезды.

           В урожайные ночи ей приходилось собирать звезды килограммами. Она набивала ими огромные холщовые мешки и волокла потом по земле в кладовую. Не оттого, что звезды были слишком уж тяжелы - просто она не привыкла таскать тяжести. В детстве ее от этого избавляли родители, потом - любимый, потом - муж. А теперь, когда она, наконец-то, жила одна - не думайте, что с ее близкими случилось что-либо роковое, нет, просто она сама решила пожить ото всех отдельно, а то ведь и жизнь пройдет, а ты и не поймешь, чего ты стоишь сам по себе, без помощи и предвосхищения всех твоих желаний. Так вот, теперь ей приходилось нелегко именно в физическом плане - что-то себе принести, что -то передвинуть, что-то достать: Но не настолько нелегко, чтобы возвращаться назад. В уединенной жизни было что-то завораживающее. Магическое. От него отказаться было уже столь же трудно, как от наркотика тому, кто успел к нему привыкнуть.

           В неурожайные ночи могло и одной звездочки не упасть. Тогда она садилась снова на крылечко и слушала джазовые композиции трудолюбивых цикад. Когда-то они ее жутко раздражали, а теперь она до того к ним привыкла, что без их мерного гудения и заснуть не удавалось.

           Ближе к рассвету она доставала из кладовой собранные в иные дни звезды и начинала начищать закопченные, потемневшие их грани. Она сначала оттирала белые пятна, оставленные молочными осенними туманами, накипь морозных сизых утр, копоть, идущую с земли, ржавые наросты дождливых сумерек, потом надраивала до блеска поверхности, потом покрывала их полировальной и антикоррозийной жидкостями. Потом выкладывала сушиться на деревянные стеллажи - через несколько дней они будут готовы к тому, что снова вернуться в свои пустующие гнездышки, и спешила встречать солнечное пробуждение.

           Солнышко потягивалось, хрумкая затекшими суставчиками лучиков, протирало заспанные глаза, и их свет щекотал вершину огромной горы и золотил долину, лежащую далеко-далеко внизу.

           Пара лучиков обнимала хрупкую длинноногую фигурку, всегда встречающую новый день с распростертыми объятиями и нетерпеливым трепетом в сердце. Другая пара лучиков выжимала над ней крохотное бледно-салатовое облачко, и так совершался ежедневный ритуал утреннего обливания водой. После этого она, промокшая и продрогшая, убегала в дом, где растиралась махровым полотенцем и забиралась под толстый шерстяной плед. Наступало время сна. Усталость смеживала веки, отключала звуки и цвета, и дух, освобожденный от земных ощущений, отправлялся в далекие странствия по совсем иным мирам.